Вклиниваясь в первую полосу вражеской обороны, атакующие батальоны занимали более выгодные исходные позиции для решительного наступления.
Разведка боем продолжалась и на следующий день. Части 9-го корпуса продвинулись местами на пять километров. Корабли, получая новые целеуказания, переносили огонь все дальше. Одновременно были пристреляны основные цели, назначенные днепровцам по плану артподготовки перед общей атакой пехоты. Корабли участвовали также в прикрытии переправ через Одер, где тоже хватало горячей боевой работы. Отряд катеров ПВО старшего лейтенанта Н. М. Вайтюляна (бывший командир оставшегося на Пине «Каманина») сбил за два дня 6 фашистских самолетов.
К вечеру 15-го орудийная канонада стихла. Как стало потом известно, это сбило гитлеровцев с толку: они уже было решили, что наша крупномасштабная разведка боем перерастет без всякой паузы (так было в Висло-Одерской операции) в генеральное наступление, и стали выдвигать к переднему краю резервы, которые вскоре попали под огонь небывалой еще плотности и силы.
У нас все чувствовали, что затишье предгрозовое и до начала наступления на Берлин остаются, очевидно, считанные часы. Я представлял, как должен быть занят в этот вечер начальник штаба фронта, и все же решился позвонить ему и попросить разрешения прибыть на три-пять минут. Генерал-полковник Малинин обычно безотказно принимал меня с такими краткими докладами, быстро решая возникшие вопросы, а попутно что-то советовал, в чем-то ориентировал.
— Приезжайте, жду, — ответил Михаил Сергеевич.
Через полчаса я был у знакомого уже, обвитого плющом домика на окраине маленького городка недалеко от Кюстрина. Адъютант сразу же пригласил к генерал-полковнику.
Докладывал я предельно сжато, но Малинин стал спрашивать о разных деталях, и я понял — можно не так уж торопиться. Потом он сказал, что командармы и комкоры довольны первыми стрельбами моряков на Одере. Михаил Сергеевич был как-то подчеркнуто спокоен. Таким он становился, наперекор всем обстоятельствам, именно тогда, когда на фронте начинались важные события. Меня всегда восхищало его умение так организовать работу фронтового штаба, что в самые напряженные моменты дело шло будто само собой.
Генерал-полковник дал указания, касавшиеся действий флотилии уже в ходе наступления, не назвав, однако, никаких сроков. Я встал, собираясь уходить, — пять минут истекли.
— Погоди, Виссарионыч, — остановил меня Малинин. — На корабли еще успеешь. Людям и на войне когда-то нужно поговорить не только о срочных делах.
Он поднялся из-за стола, прошелся по комнате и остановился у распахнутого окна — было уже тепло, как у нас в мае.
— Весна пришла, — негромко заговорил Михаил Сергеевич. — И какая весна! Осталось шестьдесят километров до Берлина… А у меня все еще стоит перед глазами лето сорок первого, фронт под Смоленском, Ельня, потом бои под Москвой, Сталинград… До чего же было тяжело, как дьявольски силен был враг!..
Малинин вспоминал, как в начале войны, еще в звании полковника, был начальником штаба мехкорпуса, как познакомился с назначенным командиром этого корпуса Рокоссовским… Они провоевали вместе, не разлучаясь, почти три с половиной года — до того как Рокоссовского перевели на 2-й Белорусский. Задумчиво глядя в окно, Михаил Сергеевич говорил и о более далеком — о двадцатых годах, о службе в знаменитой тогда Московской, Пролетарской дивизии… Усталое лицо его потеплело, исчезла обычная суховатость. Начальнику штаба фронта, известному неистощимой работоспособностью, волевому, подчас крутоватому, наверное, понадобилось чуть-чуть расслабиться, снять скрытое внешним спокойствием невероятное напряжение, которого потребовала подготовка грандиозной операции (и должно было вновь потребовать управление ею). А я, быть может, нечаянно оказался подходящим для него собеседником. Крупнейший армейский штабной работник, с которым мне доводилось соприкасаться по службе (после войны генерал армии М. С. Малинин стал первым заместителем начальника Генерального штаба), безгранично мною уважаемый, открывался для меня в тот вечер какой-то новой стороной своей недюжинной натуры.
Взглянув на часы, Малинин протянул мне руку и без всякого перехода, так, будто я уже знал, каким будет следующий день, сказал:
— Надеюсь, ваши матросы завтра не подкачают.
Затем он подвел меня к занимавшей всю стену карте, показал указкой перекресток двух дорог и распорядился:
— Сегодня ночью, в четыре ноль-ноль, будьте вот тут. В машине не должно быть никого, кроме вас и водителя.
Вопросов задавать не полагалось, но я догадался: это приглашение на НП фронтового командования.
Вернувшись к себе на ФКП, я поочередно соединился с командирами всех трех бригад кораблей. Лялько, Митин и Лупачев подтвердили, что у них все «на товсь».
С армиями, наносящими главный удар
Ночь на 16 апреля была безлунной, и Федор Нагорнов вел машину чуть не на ощупь. Миновав несколько КПП, прибыли с запасом в десять минут к указанному Малининым перекрестку и встали у обочины. Точно в четыре ноль-ноль рядом притормозили две машины. Из одной высунулся, подсветив фонариком, адъютант генерал-полковника. После обмена паролями раздалось негромкое «За нами!», и мы поехали дальше.
Остановились среди густого леса. Углубляясь в него, прошли с автоматчиками охраны по узкой дорожке. Начальника штаба фронта встретила группа генералов, и все начали подниматься по крутой деревянной лестнице на вышку.
Глаза уже привыкли к темноте. С площадки на самом верху угадываются очертания Одера. Передний край примерно в двух километрах. Дальше — сильно укрепленный рубеж Зееловских высот, вторая полоса немецкой обороны.
Вокруг удивительно тихо. Только зуммерят время от времени телефоны. Малинин принимает последние доклады, коротко отвечает на них. Перед пятью часами смолкает и связь. Тишина становится абсолютной, давящей.
В пять ноль-ноль по московскому времени (тут, под Берлином, стояла еще глубокая ночь) эту тягостную тишину взорвал оглушающий грохот. Я наблюдал уже немало артподготовок, но того, что разразилось теперь, пожалуй, не смог бы представить, если бы не видел и не слышал этого сам. Только армии Берзарина и Чуйкова имели 65 артполков и 12 артбригад, да еще минометные полки, гвардейские минометные части. Плотность артиллерии на направлении главного удара, который наносили четыре общевойсковые армии, превышала двести стволов на километр, а на участках прорыва приближалась к тремстам.
Но и в этом громе тысяч орудий я вскоре стал различать знакомый голос наших дальнобойных плавбатарей — их позиции были невдалеке от фронтового НП. И оказалось, характерный голос морских орудий выделило не только мое, привычное к нему ухо.
— Кто это тут бухает так гулко? — расслышал я вопрос Михаила Сергеевича Малинина.
— Моряки стараются… — ответил, опередив меня, кто-то из находившихся на вышке артиллеристов.
— Это те, что работают на Берзарина?
— Так точно, на него.
Артподготовка длилась всего 20 минут. За это время в полосе главной ударной группировки фронта было выпущено до полумиллиона снарядов и мин. А ночные бомбардировщики, проходившие над нами волна за волной, наносили удары по третьей и четвертой линиям траншей противника, по его артиллерийским позициям и расположению штабов. Оборона врага подавлялась на глубину шесть-семь километров, на некоторых участках — до десяти.
Разрывы на вражеских позициях слились в море огня. Но и оно тускнело за поднявшейся стеной дыма и пыли. Когда был подан сигнал к атаке, на нашей стороне вспыхнули мощные зенитные прожекторы. Направленные теперь не в небо, а на передний край противника, они ослепляли еще уцелевших там гитлеровцев и освещали путь поднимавшимся из траншей советским солдатам. А перед ними покатился вперед вал артиллерийского огня. Картина была потрясающая…
Потом установили, что артподготовка вывела из строя на разных участках от 30 до 70 процентов живой силы врага в первой и второй траншеях. На НП фронта доносили: местами наша пехота, поддерживаемая танками, смогла одним рывком, не встречая сильного сопротивления, продвинуться на полтора-два километра. Однако и такие удары, какие уже обрушились на оборону противника, не сломили ее до конца, и постепенно она оживала. В стереотрубу было видно, как там, где движутся наши войска, все гуще вспыхивают разрывы немецких снарядов и мин. В атаку на всех доступных обзору участках вводилось все больше наших танков. Бои за Одером разгорались жестокие, упорные.